С раннего, тёмного утра, лёжа в кровати и даже ещё не умывшись, я принялся за книги, почувствовав сквозь сон тягу к немедленному чтению. После чего завтрак решил пропустить и сразу же пообедать, как одинокая молодая вдова. Подал себе ароматный и густой рыбный суп со сметаной, пироги, фрукты и чай. Поскольку днём намечалась встреча с приятелем (и, может быть, второй обед), в одиннадцатом часу я собирался посетить галерею искусств на Волхонке посмотреть коллекцию польских плакатов. Но замечтавшись, впутался в суетные бытовые проблемы, задержавшие меня дома дольше обычного, и от посещения музея пришлось на сегодня отказаться. Уже в который раз.

Сегодняшнее бритьё, кажется, вышло одним из самых неприятных за последнее время — расплата за то, что забыл провести процедуру с вечера. Лицо нестерпимо жгло, несмотря на все успокаивающие бальзамы и кремы. Однако, к моему удивлению, на улице эта неприятное ощущение не усугубилось, как обычно. Поэтому в пути я спокойно продолжил утолять тягу к чтению, листая Жиля Делёза в айфоне.

По всей Москве радостно защебетали птички. Это значит, что по земле потекла снежная жижа. Но не стоит отчаиваться: в центре нашего города есть ещё места, где можно почувствовать себя полярником-первопроходцем, преодолевая непредсказуемые завалы снега цвета крем-брюле.

Основная программа встречи не заняла много времени, поэтому мы сразу перешли к пункту «разное» и отправились есть пироги. По пути встретили молодую даму в капоре. Вероятно, сбежала с репетиций из какого-нибудь театра на обеденный перерыв или за сигаретами. Возвращаясь домой, я думал, что всё-таки надо непременно сходить на выставку польских плакатов. Может, завтра…

Совершенно случайно выяснил, что живу уже не в Москве, а в Московской агломерации. В принципе, наблюдая различные районы с безобразными новостроенными кварталами, последнее время я всё больше начинают бурчать про себя, что Москве неплохо было бы остаться в границах до 1960 г., а не пожирать безрассудно маленькие городишки. Может, выросла бы тогда нормальная ветвистая агломерация, как в Европе, а не тяжёлый неповоротливый город. А тут ещё чьё-то недавнее жадное озарение, связанное с монструозным проектом по дополнительному присоединению к Москве бескрайних земельных угодий, которое ничего, кроме слёз и отчаяния, не вызывает. Нет, кому-то, наверное, приятно обитать где-нибудь на осколках Одинцова и считать себя москвичом, но даже тщеславием эту уродливую гигантоманию сложно оправдать.

В автобусе через наушники случайно вместо улицы Лебедева послышалась улица Брежнева. Стоит ли говорить, что после я долго размышлял, а есть ли вообще улица Брежнева в Москве или ещё где.

А вообще я заметил, в Москве стало как-то тише и молчаливее. Я обратил внимание ещё несколько недель назад, пройдясь по Тверской от Пушкинской до Охотного ряда, что людей вроде не меньше, машин тоже, но все словно замерли или замкнулись в себе. Над всей улицей нависла неприятная, несвойственная центру Москвы тишина. И вот сегодня также. Пробки не исчезли, но все машинки аккуратненько и терпеливо стоят — их даже не замечаешь. Люди бесшумно скользят мимо, как тени. Тихо, ни звука, только ветер воет. Город онемел.

Болотная площадь расположена далеко от станций метро. Это такое слепое пятно в центре Москвы. Мне было удобнее добираться с Кропоткинской, через Патриарший мост и мимо Театра эстрады. Остальные люди стекались по мостам и улицам со всех сторон.

Мы пытались прикинуть на взгляд, сколько там собралось людей, но было сложно даже всех увидеть. Площадь и мост были забиты. Люди постоянно прибывали, и было видно, что вдоль канала стояли вплоть до Балчуга. Несколько десятков тысяч точно.

Это был потрясающее событие. С обилием хороших ощущений и необычным воодушевлением. Я раньше полагал, что на улице наибольшее скопление интересных и образованных людей наблюдается за 15 минут до первой пары на переходе у метро Университет. Но сегодня было столько по-настоящему прекрасных людей, что рядом стоящий дядька не выдержал и выпалил своей спутнице: «Смотри, здесь ни одного пьяного или разбитого лица».

И это была не толпа, как многие опасались. Это был народ.

Сегодня я был с визитом в больнице. Подробности не так важны. Просто я столь редко посещаю такого рода заведения, что после всегда — будучи и без того весьма впечатлительным и даже в определённой степени ранимым — долго переживаю и глубоко замыкаюсь в тягостных мыслях. Сегодня я был, говорят, в хорошей больнице: чистой, светлой, но всё равно словно нарочито бездушной. Каждый сантиметр сделан словно в укор или на зло. Кажется, это всё не для людей. Это просто воплощённые в жизнь линии на посредственном проекте. Комнаты, двери, кабинеты — тесные угловатые блоки, сплошная иллюзия и высочайшее достижение карго-культа. При этом огромные, нечеловеческие расстояния, неудобные проходные с охранником и турнекетом, конечно же.

Врачи, медсёстры — ощущение, что их постоянно не хватает. Некоторые лица очень умные, некоторые — добрые. Встречаются и безразличные, но чаще уставшие. И больные… Или лучше пациенты? Все эти пятидесятилетние старички в синих спортивных штанах и коротко стриженные старухи в бесформенных цветастых халатах, в шерстяных носках на бледных ногах — молчаливые и печальные они обречённо плетутся по коридорам. Некоторые идут в столовую — со своими ложками. Некоторым еду несут на подносах нянечки: жалостливое пюре с коричневой подливкой и прозрачный до дна бульон. И всё это в тех самых истошных детсадошных тарелочках с голубым узорчиком — тарелочках, над которыми хочется просто сесть и рыдать. И стопочки агитационных газет от «Единой России» ненавязчиво разложены по подоконникам.

Из окна видно очень далеко. Грязный декабрьский пейзаж с бурой травой, перемешанной со слякотью, корявые ветви деревьев и толстые вороны — других птиц не летает. Панельные дома грязно-бежевого цвета, помойки, гаражи-гаражи, какие-то бродяги таскают коробки внизу, трубы ТЭЦ затягивают горизонт дымом и пробки-пробки по грязным лентам дорог за горизонт, до куда хватает глаза.

Плюс это юг Москвы, который меня и без больниц пугает. После я ещё некоторое время толкался в тамошнем транспорте, чтобы выбраться домой. Но после пересечения психологического рубежа в виде границы западного округа стало немножко спокойнее.

В общем я вспомнил, что в девяностые в Москве продавали хот-доги, а теперь нет. Точнее их вроде как-то продают, но всё это уже не так трогательно. До всякой шаурмы, до фастфудных палаток, облепивших все входы в метро, до всего этого уныния делали горячие хот-доги. В таких небольших передвижных тележках на колёсиках — дёшево и быстро. Потом они исчезли на рубеже десятилетий. И что-то я вот вспомнил о них с некой ностальгией.

Воздух перед отъездом всегда тревожно свеж и волнительно чужд. Утро начнётся, и наступит день, город останется жить, но ты уже вырезан из этого потока. Никогда прежде не испытывал столько грусти и необъяснимой терзающей печали при возвращении из другой страны. Весь долгий день — сплошной полусонный перелёт и переезд. Опять непонятное движение, но в предсказуемо обыденную реальность.

Одна из приятных забав: сесть на своё место и угадывать в проходящих по салону, кто же подсядет к тебе на время перелёта. Не в этот раз. Полупустой здоровый боинг, у каждого пассажира по два дополнительных кресла. Никто не мешает вытянутся и в без того просторном салоне. Шесть часов до Дохи — просто мягкий отрыв и нежное приземление в солнечную пустыню.

А потом ужас! Теснейшие аэробусы до Москвы с кучей туристов, каждый из которых недоверчиво тащит свой бесценный скарб с собой в салон. Забито всё.

Меня долго разглядывала девочка на паспортном контроле в Домодедове. Спрашивала, какого я знака зодиака. Я отвечал, что не верю в знаки. Просила зачесать волосы за уши, долго и пристально смотрела на меня, листала мой паспорт с бесконечными шенгенами, снова поднимала взгляд на меня. «Вы так изменились», — сказала, наконец, и проставила штамп.

В Бангкоке я доехал до аэропорта с ветерком за 250 бат (рублей). В Москве то же самое стоит как минимум в шесть раз дороже. Ладно таксисты! — первый же обменник в коридоре после выхода из рукава с курсом евро в 31 рубль лучше всего показывает, какой всё-таки омут наши аэропорты.

Эту ночь я проведу в Дохе. Доха — это небольшой городок на правом боку катарской шишечки. Местный аэропорт — один из перевалочных пунктов для путешествующих из Европы в Азию и обратно.

Ах, да. Несколько дней назад я всё же собрался и взял билет на самолёт.

Пока у меня делается новый паспорт, я решил докатать свой старый. Тайский штамп — это лучший подарок к завершению его карьеры. Ему осталось меньше полугода, что заставило меня поначалу немного понервничать. Но на официальном сайте посольства Таиланда никакого упоминания о 6 месяцах для безвизового въезда не было, наткнулся на пару заметок и отзывов, где люди писали, что можно ехать просто с действующим паспортом, так что я успокоился и купил билет на самолёт. В Москве паспортистка отчётливо и медленно объявила, что я могу прийти забрать паспорт 30 числа. Однако меня не подкупили эти исполнительность и пунктуальность, поскольку 30-е приходится ровно на воскресенье. Поэтому я решил оставить пару дней запаса и запланировал возвращение на первые числа ноября.

Никогда не улетал вечером. Во-первых, я добирался через пробки два часа по Москве. Прибыл за час с лишним до вылета. Во-вторых, Домодедово оказалось пустым, как школа после уроков. Пустые стойки, никого почти нет. Быстро пробежал через все препятствия, снял ботинки, поднял руки и в самолёт. Аэробусы катарцев тесные, что аж коленки болят теперь. В самолёте душно ещё вдобавок. Но я всё равно умудрился — как всегда — поспать в полёте. Над Россией летели над облаками под светом полной луны. Потом я видел огни Тбилиси и Тегерана — потрясающее зрелище ночью.

Доха оказалась очень приятной и удобной. Получил талончик на питание, будет чем заняться в течение ночи. Выискиваю какие-нибудь розетки для зарядки всего моего инвентаря. Парочку заприметил, но уж больно неудобные. Прилечу в Бангкок я лишь к вечеру. То есть впереди несколько часов ожидания и несколько часов пути. Мда, думаю, после такого трансфера, я первым делом побегу на какой-нибудь тайский массаж, чтоб мне размяли шею и спину. И коленки!

Сегодня сдал документы на загранпаспорт. Так получилось, что совсем без очереди, хотя внутренне готовился к многочасовому стоянию, как в прошлый раз. Больше времени у меня ушло, чтобы найти срочное фото и ксерокс. Обнаружил лишь на Индире Ганди, прочесав все дворы на Мичуринском. Что за районы понастроили в Москве? Совершенно жить нельзя человеческому организму, только дома сидеть. Кругом одни страшные тридцатиэтажки торчат, дворы, перерезанные заборами, пустота, грязь и лишь какие-то левые конторы за бурыми жестяными дверьми сопят.

Вчера у меня выдался выходной в буквальном смысле слова. Покушали, побегали, посмотрели, погуляли. Вкусное застолье в уютном грузинском кафе на Украинском бульваре: хинкали с соусами, хачапури, солёные помидоры, капуста, джонджоли, вино, тархун. Я не помню, когда мы так объедались. Я так разомлел, что даже в кои-то веки дёрнулся в foursquare, чтобы оставить благодушный отзыв. Сытно, вкусно — нашлось местечко, где теперь ужинать и проводить приятные встречи.

Сидеть и кушать там надо часами. Но оказалось, один мой друг уезжал этим вечером. Оставалось меньше 50 минут до отправления поезда, когда он нам об этом сообщил, но мы всё-таки решили его проводить. Стряхнули сытую негу, взяли ему в дорогу хачапури и побежали на вокзал.

Всё так быстро, со смехом, с шутками.

И уехал.

Отсутствие десерта дало о себе знать в одночестве пустого перрона. Вы знаете, очень сложно найти ближе к поздней ночи хорошее кафе с десертом. После долгих прогулок по ночной Москве пришлось в итоге остановиться в неприятном Кофе-хаузе, где я был первый и последний раз, как я понял. Я очень падок на чизкейки в меню и очень раним после того, как их пробую. А не заказать их не могу. Тяга такая сильная.

Европейский водитель непременно в синей выглаженной рубашке и солнечных очках, улыбаясь и попивая холодный кофе через трубочку, запрыгивает в свой чистенький автобус, открывает все двери, щурится по сторонам, собирает пассажиров, машет руками знакомым, выкрикивает что-то проезжающим навстречу автобусам. При необходимости он выходит и помогает пожилым пассажирам зайти. В назначенное время раздаётся милый звоночек, двери закрываются, и автобус плавно трогается.

Водитель Филёвского автобусно-троллейбусного парка одет, как беспризорник. Завидев копошащийся вдали грязный комбинезон одного из коллег, он громко уведомляет того матом, что, к сожалению, сейчас ему предстоит отправляться по маршруту. Он бросает исподлобья взгляд на пассажиров и с суровой важностью тщательно рассматривает и изучает автобус, словно готовит звездолёт к тяжёлому, долгому полёту. Всем свои поведением он старается не выдать своих намерений: он гордо ходит по салону, присаживается, закуривает, выходит, важно осматривает автобус, снова садится и вдруг неожиданно заводит мотор и предательски трогается. Со скрипом притормаживая, но не останавливаясь полностью, он презрительно глядит на пассажиров через приоткрытую переднюю дверь, словно давая понять, что не прочь взять их с собой, но для этого они должны сами подойти. Для равномерного распределения пассажиров по салону водитель резко прибавляет скорости, и все люди быстро разлетаются по нужным местам.

Девушка с веслом в Парке Горького теперь прячется между туалетными кабинами.

Словно по всей Москве ледоколы прошли, разворочив все тротуары и вывернув наизнанку глыбы серо-пыльного асфальта, сбив их в массивные чернеющие горы. Треск и рокот стоит в каждом переулке, отовсюду слышно дребезжание отбойных молотков. Тут и там маленькие оранжевые машины захватывают улицы и долбят толстую асфальтовую кожу столицы.

Лежа на древесных настилах недалеко у Андреевского моста и глядя на штаб сухопутных войск, я заметил в беседе, что если бы в России проходили выборы, то мэром Москвы можно было бы стать с идеальной предвыборной программой всего лишь из двух пунктов:

• 1) решение проблем с парковками;
• 2) избавление от памятника Петру I (здесь, к слову, имеются программа-минимум с вывозом конструкции в далёкие поля и программа-максимум: взорвать к ебени матери, чтобы ноги его расчудесные улетели нахер).

А вообще приятные такие дожди последние вечера идут.