Началось все с того, что неделю назад после сумбурной ночи со среды на четверг в пять сорок утра на Охотном ряду я заметил, что у меня отошла подошва у мокасин. Похоже, кто-то неудачно наступил мне на ногу, а я не заметил. Ниточки торчали из подошвы, как маленькие кривые зубки. Опечалился, поехал домой. Хотел выспаться под кондиционером, но кошечка так сладко спала прямо на пульте, что я не смог ее потревожить, и поэтому мучился, как карп в духовке.

Потом эта кошечка как-то ночью порвала мне занавеску. Запуталась в ней, как глупая рыба, брыкалась, мякала, каким-то образом повалила мне все на столе. Но ей вроде как все прощается за умилительные позы во сне. Вообще не понимаю, как она прижилась в моем доме.

В пятницу снова забарахлил жесткий диск на компьютере, не проработав и месяца. Кое-как оживил его, после чего он стал включаться на удачу. Опять повез его в сервис, где его два дня гоняли и не нашли проблем. При следующем же запуске мак опять подвис. Ну я уже плюнул, решил больше не возвращаться, чтобы не чувствовать себя дураком. Пока вроде работает, но приложения открывает медленнее, чем обычно. Проклятье какое-то. Хотя я так задолбался с ним, что уже плевать.

Ну что ещё? В Москве грязно, душно, потно и дорого. Всю неделю сплошное гр-р-р!

Всю ночь прошлялись. Стемнело, зашли в одно заведение. Вышли из второго — светает. После чего меня так одолело расстройство от русской суровости и недружелюбности, что я заявил, никто не пойдет довольный спать домой, пока я не повстречаю человека, который улыбнется мне в ответ. Заодно я решил, что поеду домой на метро. Я заметил, что если ехать на своей машине, то до Университета и Раменок ночью откуда хочешь доезжаешь за 10 минут, а если брать такси, то почему-то за полчаса. К этому моменту я был возмущен почти всем, но не переставал улыбаться. К утру поднялся ветер, мы оказались в самом центре, кругом шастали какие-то беспризорницы в мешковатых одеждах и стоптанных сапогах. Потом я разглядел в них свезенную, видимо, для какого-то военного выступления массовку. Короче, мне улыбнулись только в метро, когда я, отчаявшись окончательно, поехал домой с Охотного ряда. Ночь пролетела быстро.

В метро в последнее время столько деревенской бедноты. Почти как на фотографиях двадцатых годов. Хоть фильмы исторические снимай. В трамвае же постоянно послевоенные годы: там все время какие-то бабушки катаются — в старомодных платьях в цветочек, напоминающих ночнушки или халаты. В маршрутках — суровые девяностые. Запрыгнул в одну из-за спешки, попал на какой-то перелай из-за неоплаченного проезда и пропавших монет. А в автобусе катаются те, кто уже никуда не спешит. Соответственно, время там остановилось. Вот, например, едет человек на день рождения и на весь салон делится по телефону с приятелем:

— Я вот ему книжку везу в подарок. Фотографии ню.
— …
— Нет, не фотографии мира, а фотографии ню.
— …
— Нет-нет, ню.
— …
— Ню.

Но на другом конце упорно не понимают. И пассажир продолжает настойчиво объяснять:

— Ню! Ню!
— …
— Нет, ню.
— …
— Эн-ю, — разжевывает по буквам.
— …
— Не эм, а эн. Ню.
— …
— Ню! Ага, ню.

После игры в испорченный телефон он дал свою оценку всему этому «ню». К этому моменту уже весь автобус умолк и внимательно прислушивался к рецензии.

— Ну как тебе сказать, — начал он канючить. — Вроде бы это искусство, а с другой стороны — листаешь и листаешь, не остановиться.

К слову, ненавижу слово ню и всю эту нездоровую пиписочную утонченность. По-моему, это даже гаже, чем секс через е.

По какому-то недоразумению в четверг никто не купил продуктов домой, даже хлеба. А мне всю ночь, как обычно, жутко хотелось есть. Я смотрел «Ричарда III» с Лоуренсом Оливье и очень много умственных сил тратил на язык Шекспира, поэтому каждые полчаса бегал к холодильнику в надежде, что я проглядел в прошлый раз какой-нибудь питательный кусочек и теперь я его непременно найду и он меня успокоит. Готовить не хотелось, я уже засыпал. Да и греметь в два ночи было неудобно. В итоге жевал холодную розовую семгу, заедая салатом из помидоров. Без хлеба семга достаточно мерзкая. Я решил не мучаться и оставить ее, чтобы лучше, как проснусь, сделать с ней пасту. С этого и начал день пятницы.

Но зато кошачьего корма у нас в доме теперь — завались: там и курочки, и индюшечка, и зайчики вкусными кусочками в специальном соусе для взрослых кошек. И написано на пакетиках подозрительно соблазнительно, явно не для кошек. За этими важными запасами нашел две банки крупных шпрот, но без хлеба есть их не решился, памятуя о семге.

В Москву приехал Жером, наш бывший однокурсник из Монреаля, и мы повели его в Парк Культуры. Там встретились с Мишей, который вернулся из США. Попали в ливень и грозу, конечно. Ребята нашли крытую площадку с настольным футболом и пропинали там мячик, пока дождь не стих. Народу мало, погода всех распугала, даже выпускники разбежались. Вообще я теперь завсегдатай парка. Он стал местом для прогулок перед сном, которым раньше были Воробьевы горы. Чуть подальше, но приятнее. А из ГЗ все давно уже разъехались, и гулять там не с кем. Да и приелось за столько лет. Кстати, недавно возвращался домой по старой дороге к автобазе 715 автобуса от метро вдоль факультетов — там опять асфальт перекладывают.

Странно, думал, я в этом году что-то совсем без чиханья и слез. И тут же немедленно грянула аллергия.

Пару недель назад я выходил на прогулку в Парк Культуры. Было пусто, только шумели рабочие, гремели грузовики, и грузчики катали тачки с наростами грязи на колесах. А теперь все забито людьми, очень милое и аккуратное для Москвы место вышло. Даже люди симпатичнее там. Особенно заметна разница в публике, если возвращаться домой — к Воробьевым горам. С холмов дымят стихийные шашлыки, бритые мальчики с бутылками пива между ног сидят на лавках, обхватив головы, продавщицы из ашанов в выходной день нарядились и настороженно ходят вдоль реки, приезжие семьи — все поголовно в черных очках — важно гуляют по столице, коротая время до отправления поезда, а надо всем этим орет залихватская кабацкая музыка. Услышал, как девочка наставляла другую: «Просто коньяк не надо пивом запивать, и все хорошо будет».

Сломалась зубная щетка. Все время работает и не выключается, чистит и чистит. Заело что-то внутри. Останавливается, только если вынуть батарейки. Хочу теперь купить щетку с аккумулятором — надоело батарейки менять и таскать их повсюду с собой. Хотя вот думаю, если такую заклинит, ее уже ничем не остановить.

Болит шея. Мне сказали, что меня, скорее всего, продуло, но я думаю, свернул ее, пока спал. Я сплю, как сломанная деревянная игрушка: ноги, руки торчат в разные стороны, голова вывернута — всегда то рука затекает, то еще что. Делаю весь день упражнения, разминаю шею.

Либо я отвык от метро, либо просто стал чувствительнее и раздражительнее, но после пары последних поездок у меня уши разболелись от грохота. Кстати, в Москве наконец ввели новые билеты на транспорт. Кажется, все мировые достижения и удобные решения у нас принимаются с невероятным упрямством и через тщательно скрываемую зависть, оставляя ощущение не до конца осознанного подражания, сравнимого с бездумным списыванием. Так же случилось с билетом на 90 минут. В большинстве европейских городов с развитым транспортом за полтора часа можно съездить на другой конец города по делу и потом не спеша вернуться обратно. Зачем мне такой билет в Москве, если я только до ближайшего метро ехал на автобусе полчаса? Лучше бы билет на сутки сделали.

По поводу транспорта я,  конечно, могу страдать бесконечно. Помню, год назад меня иностранец на Динамо спрашивал, как ему уехать на Сокол. Остановка, говорит, здесь, а троллейбус не останавливается. А там была ещё другая остановка, без указателей — просто дощечка на столбе. Я пытался ему сочувствовать, даже растрогался до того, что думал взять его и подвезти на нашей машине, которую как раз поджидал. Он горячо поблагодарил и напоследок оценил московское благоустройство фразой «Как интеллигентно!»

В очередной раз клянусь себе, что больше никогда не пойду гулять по Москве. Никакого удовольствия, сплошное пятиборье: перебеги шесть полос за 10 секунд, перепрыгни через сугроб, переплыви лужу с грязью, увернись от машин и падающих с крыш комков сырого снега.

Писать тяжело. Лениво. Приходится думать неактивной частью мозга. Вот если высказаться на словах, я б такого наговорил. Все тексты кажутся вымученными и жалкими. Кроме ругани, конечно. Вообще я обожаю вербальные хулиганства. Словоблудие для меня — как наркотик. Схожу от него с ума, как старая марафетчица. Это буквально возвращает меня к жизни. Словно идет сильнейший дождь из рыб, а я кручусь, растопырив руки, и они шлепаются на меня: по щекам и в рот хвостами — красота!

В общем я давно мусолю мысль, что нигде не чувствую себя дома. Меня неустанно гложет вопрос, где осесть и где жить. Я хочу квартиру, дом на годы. Я не любитель переездов, они напоминают разорения и похмельное беспамятство. Они изнурительны для меня. Думаю, я в этой жизни ещё один переезд смогу вынести. Не больше. Что меня беспокоит на данном этапе — это поиск дома моей мечты. Дома, которому можно доверять, устроить свое пространство и свить гнездо на долгие-долгие годы.

Мой любимый пример: дом, в котором жил Селинджер, построен 90 лет назад и простоит ещё сто-двести лет. В Москве от того же периода осталось лишь несколько рассыпающихся зданий соломенного конструктивизма, уже памятников архитектуры.

1133 Park Avenue

Такой заурядный для развитых стран дом произвел бы культурную сенсацию в Москве. Дело даже не в отвратительности московской застройки, не в серых металлических дверях, не в уродливых оградках. А в том, что если попадаются отдельные хорошие дома и порой милые ухоженные районы, то невозможно отвлечься от мысли, что жить в них сродни пребыванию в резервации, под колпаком. Что там, за углом город кончается и снова превращается в перекореженое мегасело, непригодное для жизни.

Некоторые мои знакомые давно смирились с печальной участью Москвы. Кто-то твердо решил покинуть ее и жить в другом месте. Я пытался фантазировать и подольше сохранять иллюзию города, но, кажется, это бесполезная и болезненная терапия лишь усугубила непременно настигающее разочарование.

(по мотивам содержательных бесед в общественном транспорте)

Год 2007-2008. Зима. Темно. Потому что зимой всегда темно. Забитый автобус. Потому что автобусы всегда забиты. Потому что они не ходят, а медленно тащатся сквозь сугробы, словно раненые моржи. На заднем ряду приподнятых сидений громко негодует какой-то сварливый мужичок в старых очках и сваленной шапке, закрученный шарфом на всё лицо — оттуда только мокрый бледно-розовый рот открывается.

— А мы… А мы! Мы и подумать не могли. — кричит он, захлебываясь. Находит своим шальным взглядом меня и продолжает. — А эти! А эти-то… Вот дашь им денег — продадут страну. Дай им тысячу долларов — продадут.

— За тысячу не продадут, — печально замечает пассажир слева.

— Ну больше дай! — орёт пассажир, не сбиваясь. — Продадут! Дай им поесть, барахло, музыку эту, компьютеры — продадут!

Дальше была моя остановка. Я сошёл. Но впредь этот голос постоянно звучал в моей голове: «Дай им хорошую работу — продадут! Дай им качественные дороги, современную медицину, лучшее образование — продадут же! Дай им транспорт по секундам, дай им независимые суды, дай им свободу слова, обеспечь им безопасность — продадут тотчас! Ничего не оставят. Всё продадут!»

Провел пару недель дома. Как в Москве жить, непонятно. Вопреки если только. Любой нормальный порядок вещей вызывает уважение и нескрываемое потрясение: как… как это вышло? И постоянно думаешь, хуже ведь уже быть не может.

Нужна ли вообще машина в Москве? Пробки совершенно дьявольские, большая часть — искуственно создаваемые. Вот на пересечении Ленинского и Университетского на днях сломался сфетофор. Там такое началось. Кто не представляет масштабов, это два многополосных проспекта с дублерами в обе стороны, магистрали под сто метров шириной. Крякалки только себе дорожку выжимали, а чинить и разруливать никто не собирался. Мороз ещё, пешеходы толпятся на светофорах, трясутся, а там всё время красный; в машинах люди матерятся, маршрутки бросаются на удачу в щели в потоке машин, другие на тротуары лезут, через разделители карабкаются, через сугробы. Гудят, ругаются — люди не выдерживают, тоже бросаются на трассу. Я сам десять минут честно ждал зеленого, чтобы перейти. Потом понял, что я там окоченею на минус двадцати правила соблюдать, и незаметно влился в раздраженную толпу.

На тротуарах льды волнами. Страх вообще. Все балансируют, руки растопырены, носочкам в тёмном льде опору нащупывают. Но всё равно падают. И так падают, что смотреть страшно. Думаешь, ну всё, пиздец. Но нет, встают отряхиваются, дальше идут. А опаснее всего на кольце трамвайном у метро «Университет». Я там даже летом страшусь околачиваться: переедут, как зайца, — и не заметишь. А зимой в темноту — вообще жуть. Там упасть — это, по-моему, сразу без вариантов. И трамваи ещё из черноты с заносом выворачивают.

Magsafe накрылся. Пришлось новый покупать. Он давно рваться начал, а потом умный робот-пылесос накрутил его на свой моторчик, так что весь провод разворотило. Ну вот пару дней назад он сверкнул искорками и всё потухло. Три тысячи за зарядку — ну хотя бы привезли в тот же день.

А сегодня опять весело с утра. Отключили воду. Но так как зима, по справедливости — холодную. Пусть жители кипятку порадуются.

Для Милана снегопад — апофеоз зимы. Пожилые синьоры, потеряв всякое достоинство, безобразно тыкают пальцами в небо и беспокойно повторяют без устали «Снег! Снег!» Снег становится главной новостью при встрече в магазине, на парковке, в лифте, о нём рассказывают в телевизионных новостях и по радио, автолюбители вытаскивают цепи из гаражей, и, кажется, даже собаки на прогулке несколько удивлены.

Рано утром прилетел в Москву. Тут тоже снег, но по-серьёзному, хотя по ощущениям теплее, чем в Италии. Впервые наблюдал посадку в снегопад. Очень интересно следить за воздушными потоками из снежинок — просто занимательная аэродинамика в снегу.

Посты рулонами уходят в историю.

Раньше было непременно лучше, и в будущем, вероятно, будет ой как здорово. Это только в настоящем тоскливо.

Суперлаборатория по-прежнему спасает данные с жесткого диска, затягивая моё подавленное отрешенное состояние. Без работы приходится заполнять время разным бестолковым досугом. Чувствую внутри себя тяжёлый гнетущий вакуум, будто мне ампутировали самую продуктивную часть головного мозга. Но по разным причинам всё равно не удается выспаться.

Одной ночью долго вспоминал, как расшифровывается ОБЖ. Это то, что везде называется первой помощью, когда учат утопающих откачивать, шины накладывать. Но не у нас. Обычно пару занятий рассказывают, как спасаться от песчаных бурь и цунами (это в Москве-то), а все остальные уроки — это атомная бомба во всей красе: с противогазами, бункерами, супертаблетками от радиации. Даже само название основы безопасности жизнедеятельности — это апогей недееспособности: сплошные трусливые родительные падежи.

Никак не могу свыкнуться: какая же чудовищно дорогая еда в Москве. И это я не после Таиланда, а всего лишь из Италии. Просроченная моцарелла в «Перекрёстке» стоит в три-четыре раза дороже. Вот ещё вопрос: почему вся моцарелла в «Перекрёстке» просроченная? И это в «Зелёном». Короче, в два дня на простые продукты я спускаю денег, как за полторы недели в Милане.

Хочется уехать куда-нибудь в Китай, сидеть на покрытых туманами высоких массивных холмах у реки Янцзы и дожидаться дзена. Вы видели фотографии Янцзы? Она прекрасна.

Благоустройство московских дворов — это пиздец какой эвфемизм. Если ваш двор на очереди — срочно валите без оглядки. Эти умельцы не в состоянии даже донести землю до убогих клумб, не загадив всё вокруг на десятки метров. А если доносят — получается курган. Да я в пять лет маленькой лопаткой грядки аккуратнее перекапывал. И не за миллионы рублей.

Единственное, что я люблю в Москве, — это горячая вода. Без колонок, нагревателей, без ожидания — толстым буйным потоком, чтобы ванна за пять минут набралась.

В груди странное состояние: будто в кого влюблён, но не знаю, в кого. Ах, быть беде.

После полуторамесячного отсутствия в России неудержимо пробиваются чувство ностальгии и тяга к родным местам. Особенно если ваш компьютер сломан и вы не следите за новостями. Но эти душевные порывы мигом сдувает взгляд первого местного стража в рукаве аэропорта. Особенно во Внукове. Надо сказать, несмотря на близость к дому, меня всё же несколько тревожит мысль, что этот аэропорт станет моим постоянным окном в Европу.

В самолёте одна дама чихнула «апчхи!» Буквально так, догматически, по-литературному. На деле ведь никто так не в состоянии чихнуть: люди фыркают, пухают, с визгом йиихают. А дама предельно аккуратно и чётко артикулировано сделала «апчхи!» Умница.

Ну а в Москве всё как обычно.