В некоторых моих книгах встречаются написанные от руки пожелания совершенно незнакомым людям, чьим-то друзьям и родственникам из разных городов. На них стоят разные даты, выведены неизвестные адресаты и подписи: «Любимой сестре. Надька» или «Стругацкому В. М. с уважением. Ивлева, 1967»; а в другой, например, подписано, что она вручена в Измаиле. Удивительно, какой путь могла проделать та или иная книга, прежде чем оказаться на моей полке. Всякий раз, встречая эти пожелания, я испытываю смущение сродни чувству вины: ведь чей-то подарок, часть чьей-то жизни в результате неведомых и, скорее, печальных обстоятельств оказался в моих, посторонних руках.

Предыдущие два Новых года вышли настолько паршивыми и разочаровывающими, что от последнего праздника я уже не ждал ровным счётом ничего. Он прошёл обессиленно и незаметно. Но кажется, что дальше будет чуть легче.

За годы обновляется всё тело и даже что-то внутри. Порой одолевает мысль, что прежде в тебе жили совершенно другие люди, оставшиеся в своём времени. Несколько лет назад я легковерно полагал, что у меня начинается новая жизнь (что за пошлость!). И, наверное, эти весёлые надежды меня тогда всерьёз увлекали и подстёгивали. Однако вскоре оказалось, что, оставив всё позади, я послушно закрыл за собой дверь и остался в чёрном вакууме: без света, без смысла, без чувств — без ничего. Впрочем, долго сидя в глухой темноте и заново изучая на ощупь знакомые вещи, незаметно позволяешь себе рассуждать, а было ли что-нибудь раньше? Возможно, отвлекающее определённостью завтрашнего дня расписание скрывало за выстроенным режимом недополученный смысл бытия?

Я не скажу, что меня всё угнетает. Нет, я просто не могу найти ни одной простой человеческой радости или идиотской потехи, ради которой стоило бы по-настоящему жить. Порожнее существование — это пережёвывание месяцев. Даже не поступь времени (если время идёт, то в моём случае оно ступает медвежьими лапами: медленно и тяжело). При этом пристыжающее беспокойство, что я теряю каждый драгоценный день, никуда не исчезает. Единственное решение — это убегать от одиночества и лени. Иногда в полусне я вижу себя в поезде. За окном уже темно, в мягко покачивающемся вагоне горит тёплый свет. Много людей — толкаются, разговаривают, стоят у своих полок и улыбаются соседям. Поезд едет несколько дней. Наверное, на восток. Куда ещё можно ехать несколько дней? В дрёме я наблюдаю за всем происходящим из угла нижней полки, но у меня нет сил — или я не решаюсь — выйти и заговорить с людьми. Однако мне приятно осознавать, что я куда-то еду.

Порой ночью, вжимаясь всем телом в кровать, я чувствую, что в груди у меня будто скомкана бумага, на которой написано, что делать. Одно точно: если я не спасусь и не начну в скором времени движение, то мне придётся проходить всю эволюцию с самого начала.

Всех так закружила неожиданная декабрьская оттепель и всеобщее воодушевление, что даже стыдно и неуместно писать жалостливые посты про свой больной нос, рассказывать, что нового съел и какие мультики посмотрел, писать про то, как с утра выгонял глупого голубя с балкона, и уж тем более всякие весёлые журнальчики показывать. Прикрывшись этими бурными настроениями, я, пожалуй, напишу ещё немного о своих взглядах.

Ещё перед 4 декабря я писал, что, к сожалению, голосовать все будут против, а не за, потому что нет какого-то иного позитивного выбора. Для многих такая безысходность рождает бессмысленность каких-либо перемен и понятное смирение (а что, с ворами хотя бы весело: у них цыгане с гитарами и медведи пляшут). С кем тогда? Что делать? — пугается уставший гражданин. Однако, возможно, не стоит нетерпеливо рыскать в поиске суперфигур, которые возьмут на себя вашу волю.

Да, конечно, было бы замечательно обладать лидером, символизирующим принципы современного цивилизованного общества. Чтобы это стремление и эта идея скрепляли его всего, как огромный болт, вкрученный от головы до пят. И мне бы самому хотелось, чтобы появилась благородная, честная, сильная и уверенная фигура масштаба Ли Куан Ю. Ну или Рузвельта, на худой конец: чтобы все в едином порыве бросились прокладывать дороги. Однако не стоит приуменьшать свои собственные силы и полагать, что кто-то решит разом все проблемы. Когда верхи не могут, а низы не хотят, самое время взяться среднему классу за дело. Я повторюсь, но я верю, что у нас ещё много добрых, умных и порядочных людей, каждый из которых может совершить многое ради одной единственной простой цели: сделать Россию нормальной страной. Открытой и прозрачной, без бесстыдной коррупции, без нездоровой мании величия и полубандитского пижонства.

P.S. Вообще печально, что последним человеком, который уж наверняка знал, что хочет сделать со страной, был Сталин. И он перекроил и перекромсал её всю под свою идею. Так что когда после него пришёл черед господства посредственностей, никто из них точно не понимал, что делать дальше, и продолжал неловко катиться по лицемерной инерции. А прочим предстояло лишь покорно ожидать, пока очередной вождь до смерти наиграется с племенем. После него осталась перекорёженная измученная нищая страна без городов и инфраструктуры, оторванная и изолированная ото всего мира, с людьми, в большинстве своём не приспособленными к нормальной жизни. И какие бы попытки не предпринимались, никто не смог пока одолеть это тяжкое наследство. При этом, конечно же, существуют особы, гордящиеся непостижимостью своей дремучести. Да и вообще «quand la populace se mêle de raisonner, tout est perdu». Но я уверен, здравый смысл должен когда-нибудь прорваться через эту серость.

Однажды в самолёте я несколько часов просидел рядом с дурно пахнущим человеком. А ещё прежде в троллейбусе за мной сидели какие-то косматые подростки с убийственным запахом. А ещё… Немытые потеющие граждане не чувствуют собственного запаха, беззаботно свыкаясь с ним и не осознавая невыносимости своих ароматов для окружающих. Нужно обладать определённой стойкостью и беспристрастностью, чтобы не делить грязь на свою и чужую. Не попадайтесь в ловушку избалованного снисхождения к себе. Ваша грязь такая же, как и у других. Мойте шею и уши, даже если вам кажется, что они чистые. И как бы вы это не скрывали, помните, что воротнички рубашек всегда сдадут вас с головой.

Завтра собираюсь в первый раз принять участие в голосовании, называемом у нас выборами. Причём до последнего не думал, что пойду, и возможно, в настоящее время это наименее действенное участие. Всё запаршивело до печальной ситуации: никто никого не хочет, но все знают, кого точно не хотят. Кого спрашивал и кого читал, идут голосовать против. Потому что за — не за кого.

Бонус: о судьбах мира
(из старой переписки)

Все умные, видимо, уже давно уехали. Ну или продолжают уезжать. И кушают гусей на пляже. Я неумный. Я писал. Поэтому я всё ещё продолжаю уезжать.

Я ещё года два-три назад противился мысли уехать навсегда из России. Теперь мне не по себе здесь всё больше и больше. Это нехорошие мысли, наверное. Я критично всегда настроен был, но раньше думал, что это можно изменить. Теперь мне всё чаще кажется, что это взорвётся само. И не цветы взойдут потом.

Самое главное сейчас, мне кажется, это сохранить русский язык, потому что больше ничего эту 1/6 никогда и не объединяло.

Теперь помешанным не льют на голову холодную воду и не надевают на них горячечных рубах; их содержат по-человечески и даже, как пишут в газетах, устраивают для них спектакли и балы.

Антон Чехов. Палата № 6.

Оливер Сакс описал в своих работах столько всевозможных расстройств и неврозов, такое количество разнообразных медицинских историй, которые представляются совершенно невероятными в нашем культурном пространстве. Часто его рассказы начинаются словами «в такую-то больницу обратился пациент N, и доктор, решив, что это интересный случай, позвонил мне». Причём расстройства, как правило, очень деликатные и тонкие, оттого и сложные, и представляющие интерес для нейропсихологии. А все действия Сакса исполнены такой любовью и таким уважением к пациенту, которые я не встречал со времён Айболита и операции по пришиванию ножек незадачливому зайцу, попавшему под трамвай.

Всякий раз, как сажусь почитать, мне тотчас же невольно представляется, что человек с любым из описанных отклонений, обратившийся в отечественную поликлинику, получит весьма скудную поддержку. Беспокойный туретик вообще может быть сам обматерён медперсоналом, и уж точно мало кто побежит звонить или писать серьёзным учёным из-за странных реакций пациента — больной же, что взять-то. И если обратят внимание, то почему-то не верится, что помогут и вылечат, а не изолируют и не покалечат ещё больше.

Труднее всего начать и остановиться. И это не беспомощный до отвращения вывод тёток, вообразивших себя знатоками жизни после пары статей из дешёвых кухонных журналов. Нет, это — если угодно — физика. Больше всего усилий и энергии уходит на то, чтобы тронуться с места, найти в себе смелости и уверенности оторваться, а также остановиться в правильный момент. Пожалуй, это два наиболее важных и травмоопасных процесса в жизни.

Экзотика далёких тропических стран — это довольные британские полковники в белых штанах и с первой сединой на висках, сидящие на дощатых верандах своих домов в окружении высоких пальм и в тени гигантских листьев зеленее самой зелёнки. Бамбуковая мебель, кроткое улыбчивое местное население в цветных тканях несёт фрукты, свежих блестящих рыбин и прочие всевозможные явства — сытое неспешное течение времени под постоянное томление дождя в воздухе.

При пристальном взгляде подобные картины мудрого изобилия начинали казаться мне излишне лубковыми и полусказочными. Поэтому, с другой стороны, меня не покидали вспышки сюжетов бесчувственной апатии, полного отрешения от жизни и стеклянной опиумной безразличности.

— Что ты делаешь в Таиланде?

— Не знаю.

— Как не знаешь?

Я не знаю, что я делаю в Таиланде и как сюда попал. Я просто купил билет и прилетел. Конечно, у меня было припасено полезное оправдание в виде поиска хорошего места для зимовки, но даже сам я боялся его очевидной хрупкости из-за несвойственной мне бытовой прозорливости. Но честный и моментальный ответ на простой вопрос разоблачил меня без лишних усилий. Я не сразу осознал свой перелет в несколько тысяч километров и не чувствую, что и где я делаю сейчас. Каждый раз стоя под душем, я пытаюсь собрать себя и понять, нужно ли мне цельное оправдание для моего мотания по свету.

Я веду полуночный образ жизни. Засыпаю под утро и редко выхожу днём на улицу. Дневная смена отеля даже переполошилась из-за постоянной красной карточки «Do not disturb» на моей двери, и девочка приходила проверить меня. Ночью мне чувствуется намного легче и осознаннее. Проще. Хотя всё происходит так же спонтанно и бесконтрольно, и невозможно предугадать последующие события.

Интересно, скольким людям в три часа ночи на кухне приходило важное открытие, абсолютно чистое озарение, идея или неукротимое решение начать что-либо. Голым, под лампой, в тишине, глядя в чёрное окно. По-моему, это самое необыкновенное и трансцендентное условие из всех возможных в быту.

За сутки человек теряет порядка миллиона кожных клеток. Мы сами того не замечаем, но за несколько недель на нас не остаётся ни одной старой клеточки. Иногда мне очень не хватает более очевидной смены кожи — как у рептилий. Чтобы всё отжившее и мёртвое можно было отодрать лёгкой прозрачной плёнкой. Сковырнуть под щиколоткой и стянуть как тесный свитер до самой макушки, через волосы. Почувствовать себя совершенно другим человеком: полным жизни и свежей лёгкости.