В середине 90-х гг. в школе у нас некоторое время был такой предмет. Ужасные воспоминания. Там нужно было каждому рассказывать, как себя правильно вести. Ощущения, словно тебе в голову со всех сторон тычут тупыми отвёртками глухонемые монахи. Это было настолько пошло, стыдно и ущербно, что я предпочёл бы лишний урок труда — следующего по бесполезности.

Нам было лет по 11-12, мне 10, поскольку я был ещё и младше всех на год. В таком возрасте обсуждать столь великие понятия как жадность, нахальство и стыд уже несколько запоздало. Но на меня указывал палец учительницы и впивались её глаза, а я спешно листал пособие по хорошему тону и не мог найти в нём ничего толкового, чтобы не испытать тошноты от очевидности сказанного. Наконец, я подумал и объяснил, что воспитанному человеку нужно уметь слушать собеседника. И сразу умолк, чувствуя, что не задел струн её души. Учительница поморщилась, покачала головой, словно я был кобылой, пришедшей последней на скачках, и посмотрела в класс: «А, ну ладно! Кто следующий?»
«Ну вот, я… у меня есть мороженое, — начал голос из середины класса, — а рядом у мальчика нет. Вот. Ну, и есть рядом с мальчиком мороженое — это нехорошо! Ему ведь тоже захочется». Этот был верный ход, её глаза светились: «Какой хороший пример!» Вот от этого всего меня и тошнило.

Слава Богу, что это мучение было недолгим, и, получив четвёрку за свои скромные познания в изысканных манерах, я стал мирно и с присущей мне добротой ненавидеть только уроки труда.

• – «жениться» и «выйти замуж»;
• – Курта Рассела и Патрика Суэйзи;
• – порядок букв Ъ, Ы, Ь (о, здесь верно!);
• – право и лево.

Не то, чтобы совсем безнадёжно, но это не привилось. Мне нужно подумать несколько секунд, порой больше, чтобы выйти на правильный ответ. Но всё же чаще я попадаю впросак.
С последним пунктом вообще беда, и никак не вбить.

Ехали недавно с другом в метро домой. Переходили на Чистые пруды. Он мне говорит:
— Сейчас налево.
— Угу, — я спокойно иду направо.
— Нале-е-ево!
Я возмущённо поворачиваюсь:
— Да на какое ещё лево!

Или вот ещё картина, вызывающая неподдельную жалость.
Я сижу на кровати, а в руках у меня тёплые лыжные носки: на одном вышито R, на другом — L. В течение нескольких секунд я буду походить на бедолагу-криптолога, все внутренние силы которого брошены на разгадку этого послания.

И нет спасенья!

Беру трубку и радостно от всей души:
— Алло!
На том конце женщина неуверенно, но с надеждой спрашивает:
— Не Маша?
— Нет, — отвечаю.
— Ага, — признаёт поражение дама.

Проходит минута. Снова звонок.
— Алло!
— Не Маша? — опять переспрашивает она.
— Нет.

Так, если ещё раз перезвонит, я стану на время Машей и узнаю все секреты.

Раньше за мной записывали, теперь приходится самому. Никто, надеюсь, не будет оскорблён или скомпрометирован.

Серёжа: Иду в оперу. Вот билет!
Алексей: На что идёшь?
Серёжа: «Евгений Онегин». Знаешь, там про убийство в сельской местности. И всё под музыку Чайковского.

Серёжа: В ГЗ будет ёлка?
Алексей: ХЗ.

Алексей: А у тебя как дела?
Серёжа: Поел.
Мне очень польстил комментарий от Д.: так только Серёжа может ответить.

Алексей: А по поводу занятия ничего не слышно?
Серёжа: Мне не слышно.

Серёжа: Скоро выхожу. Встретимся около 13-52.
Алексей: Ок! Встречаемся у кафедры?!
Серёжа: Угу.

Серёжа: Получил карточку. Снял бабло. Интересная процедура.
Алексей: Молодец.

Иногда мне кажется, что я учился здесь только из-за этого здания: чтобы каждое утро идти мимо, глядя как эта громадина выползает на тебя из тумана, чтобы всегда спокойно заходить внутрь в любое время зимой и летом, утром в будни и поздним вечером в выходные.
Ах, ну да! Ещё же бесплатный туалет на Моховой.

Мой любимый западный выход. Сентябрь 2009.

Мы тут обсуждали с друзьями за ужином, как вскрывать вены в тёплой ванной, если потребуется. Я выступал, отталкиваясь от опыта Сенеки, а тут перепроверил у Тацита, что всё же он не расслаблялся в тёплой воде красного цвета, а искал смерти достаточно долго и до ванны дополз уже не только весь перерезанный, но и с изрядной дозой яда, который, правда, уже не так скоро действовал в малокровном старце. И про ванну. Сенека ведь пошёл в бассейн, как пишет Тацит, откуда его унесли в парилку, где он задохнулся. Какого хрена в моей голове держался пять лет образ с лекции по философии об украшении смертью! Мол, стоики — мастера красивых суицидов.

Короче, уважаемые друзья, вены не вскрываем в ванных, отбой! Будем друг друга любить!
И перечитаем источники.

Никогда не понимал и испытывал даже некое отвращение, когда семилетние девочки томно жаловались пятилетним, глядящим на них во все глаза, о возрасте и старости, которая, оказывается, не радость, а после терпели подобное же подражание скучным и ленивым матерям со стороны девятилетних подруг. И так далее по всей цепочке. Я не знаю, что такое возраст, потому что никогда его не чувствовал. И сохраняю ясное осознание себя с тех пор, что помню. Без рубежей, периодов, этапов и прочих надуманных стадий. Я мерил жизнь по другим меркам, вероятно. А может, вообще не мерил никак.

После окончания Университета мы теперь встречаемся раз в сезон. Хотя неплохо погуляли. Поделились скромными неудачами и пошутили.

Снимков мало, и они так себе: на 6400, с рук, просто глупости. К тому же, завидев фотоаппарат, все отворачиваются и уходят.

Москва, вечер 17 января. Кузнецкий мост.

Моя тень — слева.

Снег у Крупской.

Был у меня в школьные годы друг. Зашёл я как-то к нему в гости, он провёл меня на кухню и стал хвастаться новой неразбиваемой кружкой. Он покрутил её у меня перед носом и со всей дури шарахнул об пол. После спокойно поднёс её снова мне, чтобы я убедился, что ей не больно и она вполне себя кружка, как и до падения. Не треснула! Мы посидели, попили, поели, поболтали, он ещё пару раз грохнул её об пол, чтобы доказать мне и в лишний раз убедиться самому в уникальности кружки. Кружка терпеливо сносила эти испытания собственной исключительности. После я ушёл домой.

Через несколько недель друг позвонил и радостно сообщил мне, что он всё же кокнул эту бедняжку. Она достойно перетерпела все эти дикие эксперименты, ни трещинки не появилось на её поверхности, но в один миг она не выдержала. Вполне вероятно, что она служила бы долго, не разбивалась при случайном падении, но для бесконечного краш-теста кружка оказалась неподготовленной.

Вот беда, подумает кто-то. Куча обыденных, легко разбиваемых кружек, чашек и стаканов смотрели всё это время, как тестируют их коллегу. Какие-нибудь чашечки переживали и не могли вынести такого издевательства, старые тёртые кружки, оставшиеся теперь без внимания и чая, сурово приговаривали, что так, мол, и надо. Нечего выпендриваться, что небьющаяся, вот и получай! Возможно, эти посудины до сих пор целы и неразбиты и благополучно пережили некогда «бессмертную» кружку.

А вот интересно, какой кружкой лучше быть?

Я очень люблю Москву!
Для меня эти слова много значат, и я ими не разбрасываюсь, поэтому рад повторить, что я люблю Москву. Моя любовь к ней весьма интимна и трепетна. Не просто потому, что я родился в этом городе и живу всю жизнь, а по какой-то ещё иной, необъяснимой словами причиной. Я чувствую этот большой и живой город именно моим. И даже само имя меня приводит в полусвященный трепет. Я мало с кем говорил об этом. Один раз, помнится, прошлой осенью я пытался описать, что я чувствую, своему другу.

Вероятно, места, где человек провёл первые годы жизни странными отпечатками наслаиваются на детское сознание, и после — в течение всей жизни — сохраняется мистическое чувство причастности, родства и привязанности. Какая-нибудь пыльная тёмно-бурая кирпичная стена может пробудить столько воспоминаний, столько забытых чувств, эмоций, потерянных навсегда моментов той далёкой жизни, где ты был меньше метра ростом и впитывал всё отовсюду, открывая для себя этот мир.

Моё детство — это район Красной Пресни и Тишинки: огромный собор, зоопарк, где я проводил много времени в конце 1980-х и паре первых лет 1990-х гг. рисуя животных, стадион за высоткой, где я бегал в пятилетнем возрасте наперегонки с какой-то женщиной, и много всяких иных мест, которые уже исчезли или затерялись в памяти. Чем ближе я нахожусь к тем местам, тем сильнее у меня кипит внутри смесь странных чувств упущенного времени, счастливых светлых моментов, беспечного существования. Мне настолько бывает не по себе, что я опасаюсь ходить там поблизости один без друзей или близких людей. Но почти каждая прогулка по Москве меня приводит туда, словно меня влечёт непонятный магнит.

Так, я уже хочу отправиться что-нибудь фотографировать. Хватит пока домашнего чтения.

Когда я был в Германии, то очень часто мне казалось, что я слышу русскую речь. Я резко оборачивался, думал, что зовут меня, смотрел, кто. Хотя русских в Мюнхене достаточно много, но в большинстве случаев я реагировал именно на немецкую речь. Если не вслушиваться, то кажется, что говорят по-русски. Немецкий язык является фонетически близким нашему благодаря богатству шипящих звуков, звонких согласных и т.д.

Несколько лет назад я видел репортаж по Euronews, где западные филологи рассказывали о том, что успешным для человека станет, скорее, изучение того иностранного языка, который близок родному фонетически и в котором доминируют приблизительно те же звуки. Мне показалась весьма интересной и&nbspзанятной эта идея. Раньше я об этом никогда не задумывался и учил то, что давали. Так вот для русского Euronews назвал самым схожим по звучанию португальский язык (О, да! Теперь я обеими руками за этот вывод и полностью согласен).

Но, признаюсь, это всё же весьма романтическое пожелание европейских филологов, так как выбирают иностранный язык исходя из других предпосылок. Хотя, может, со всякими этими БРИКами и начнут учить португальский.