Как ни презирай суеверия, а все равно неудобно, коли не скажу «Будь здоров!» после чиха. Обычное суеверие превратилось в правило приличия и норму этикета. А вот от «Приятного аппетита!» мне по-прежнему сводит живот. Без этого пожелания, конечно, стало бы только лучше, но оно очень глубоко засело.

В метро через вагон продираются две тетки, расталкивая людей. Одна — маленькая, немолодая, в очках и пальто до пят — тяжело сопит, другая — крупная, резкая, громогласная — ругается: «Чмо, урод!» Они встают на площадке у дверей, и возмущенная начинает кричать на кого-то в гуще пассажиров, от кого они, видимо, уплетали:

— Как с бабами в койке кувыркаться — так мужик, а как воспитанно отнестись к женщине — урод и чмо!

Я стою рядом с ними, и остальные пассажиры, теперь обратившие на них внимание, уставились на меня. Хотя орет она на кого-то в другом конце вагона, а я всего лишь стою читаю. Тихая тетка боязливо уговаривает возмущенную, мол, успокойся, ну что ты со всеми цапаешься, тратишь нервы.

— А я считаю, — орет для всех остальных людей возмущенная и тычет тихую пальцем в грудь, — уродов надо воспитывать. Меня воспитали женщины, и вокруг меня должны быть мужчины, а кругом — мудаки и уроды.

Я уже не раз жаловался, но как сокрушает всю мою внутреннюю веру в человека, когда сев перед приятным горячим блюдом, расстелив салфетку, взяв блестящие вилку и нож, немного волнуясь от предстоящего удовольствия, я вдруг слышу чей-то торжественный крик «Приятного аппетита!» Мне приходится отвлечься от тарелки, чтобы поднять взгляд и посмотреть на нарушителя моей интимной близости с едой. Он самодовольно улыбается, он ляпнул, что ему привили, совершенно не задумываясь о моих чувствах. К чему эта ненужая фраза? Если бы люди искренне заботились друг о друге, им бы скорее следовало желать «Приятного пищеварения!» Но все, конечно же, так трепетно страшатся столь глубокого участия в тайных процессах своих тел, что отмахиваются заученными фразами.

И вообще я не понимаю, как аппетит может быть приятным. Он может просто быть или просто не быть. Он может быть хорошим, то есть большим, или неважным, хиленьким таким. Меня возмущает именно смысл фразы. Я спокойно воспринимаю bon appetit, но вот приятный мне неприятен.

В середине 90-х гг. в школе у нас некоторое время был такой предмет. Ужасные воспоминания. Там нужно было каждому рассказывать, как себя правильно вести. Ощущения, словно тебе в голову со всех сторон тычут тупыми отвёртками глухонемые монахи. Это было настолько пошло, стыдно и ущербно, что я предпочёл бы лишний урок труда — следующего по бесполезности.

Нам было лет по 11-12, мне 10, поскольку я был ещё и младше всех на год. В таком возрасте обсуждать столь великие понятия как жадность, нахальство и стыд уже несколько запоздало. Но на меня указывал палец учительницы и впивались её глаза, а я спешно листал пособие по хорошему тону и не мог найти в нём ничего толкового, чтобы не испытать тошноты от очевидности сказанного. Наконец, я подумал и объяснил, что воспитанному человеку нужно уметь слушать собеседника. И сразу умолк, чувствуя, что не задел струн её души. Учительница поморщилась, покачала головой, словно я был кобылой, пришедшей последней на скачках, и посмотрела в класс: «А, ну ладно! Кто следующий?»
«Ну вот, я… у меня есть мороженое, — начал голос из середины класса, — а рядом у мальчика нет. Вот. Ну, и есть рядом с мальчиком мороженое — это нехорошо! Ему ведь тоже захочется». Этот был верный ход, её глаза светились: «Какой хороший пример!» Вот от этого всего меня и тошнило.

Слава Богу, что это мучение было недолгим, и, получив четвёрку за свои скромные познания в изысканных манерах, я стал мирно и с присущей мне добротой ненавидеть только уроки труда.

Одной этой фразой мне можно подпортить тот самый аппетит. Что может быть ужасней, когда ешь, услышать вдруг это послание? Разве что необходимое ответное приветствие пирующего, счастливо ожидающего благословения на расправу с пищей. Бывало, конечно, и я говорил подобную фразу, но это не оправдывает её необходимость.

Кстати, я уже вступал в дискуссии с сотрапезниками, пытаясь их убедить в абсурдности высказывания. Разве может быть аппетит приятным? В оригинале употребляется, конечно, прилагательное «bon», которое притянуть-то можно к приятному, но не в этом случае. Вообще аппетит, на мой взгляд, либо есть, либо отсутствует, пропал, как говорят. И надеяться вернуть его этим беспощадным вторжением в отношения с обитателями моей тарелки — переоценка своих возможностей.

До чего я не выношу всякий церемониал и традиции.

Давно хотел написать.

Я считаю, что человек либо уважает всех, либо никого. Уважение к старшим — это норма традиционных и относительно примитивных обществ. Для нормального человека это ошибочная, если не сказать фальшивая, моральная установка. Часто она продвигается грузными воспитательницами, обозлёнными учительницами и раздражительными старухами. В глухие времена, когда носителями информации выступали исключительно почтенные старцы, уважение ко всему старшему основывалось на пиитете к их знанию и опыту. Нынче претендовать на особое положение по возрасту просто возмутительно.

Когда я был в детском саду, нам ещё говорили, что старших нужно слушаться, — прямой вывод из уважения. Хотя после вносились поправки, что только знакомых старших. Потом время показывало, что и знакомые старшие могут опростоволоситься. Так постепенно шло «расколдовывание мира».
В итоге. Набирать возраст свойственно всем. Уважать старших, читай пожилых, только за это — бред собачий. Среди всего, что страше тебя, всегда найдутся странные личности, старпёры и просто закоренелые мудаки. Не прививайте ребёнку фальшивых и примитивных ценностей, которые поцарапают его взгляд на мир. Людей надо любить!