Несмотря на то что Эррол Моррис снимал фильм о кладбищах домашних животных, «Врата небесные» оказались картиной о людях. Совершенно изумительная документальная лента, в которой через серию простых интервью и рассказов о своём бизнессе, об обычных своих чувствах и стремлениях, персонажи обнажают свои характеры и делятся переживаниями об их горькой жизни.

Ради этой картины Вернер Херцог съел свой ботинок. Правда, это его выступление мне показалось совершенно излишним. После просмотра осталась пустота в животе и кухонная скука от разговоров о конце цивилизаций и позднем капитализме. Это явно не мой путь поиска ценностей.

Я почти досмотрел «Коломбо». Последние серии, снятые после долгого перерыва, конечно, не так хороши, как те настоящие — из семидесятых годов. Особенно выбиваются из ряда некоторые эксперименты со стилем сериала, когда нам показывают детектив как он есть: погоня, поиски, слежки под прикрытием вместо психологической дуэли следователя и преступника. Ведь именно это было самое ценное.

Если отбросить сюжеты и разговоры о кино, то в «Коломбо» мне нравилась честная и порядочная модель поведения лейтенанта. Зная или подозревая преступника почти с самого начала, с того момента, как сталкивается с ним, он продолжает относиться к нему с неподдельным уважением и ни в коей мере не осуждает самого человека, а его поступок. Даже его неспешный тон и рассеянная дотошность, с которыми он постоянно обращается к собеседнику служит не только распутыванию дела, но и вкрадчивому и тесному знакомству с убийцей. Он словно ждёт от него честного признания.

Поведение преступника же очень интересно и показательно. Вначале он всегда стремится оказаться полезным, он послушен и учтив в общении. Придя в себя после убийства и обретя некоторую уверенность в безнаказанности, он радостно и широко встречает полицейского. После его начинают вновь одолевать беспокойства, раздражать бесконечные визиты детектива и подозрительные разговоры. Далее наступает стадия, когда преследуемый убийца озлобляется, ругается и грубит, зная при этом правду о себе. Он всё равно яростно защищается, будто верит в собственную невиновность и глубоко оскорбляется подозрительностью и неприятными вопросами. Однако извинения с его стороны следуют только после окончательной разгадки и поражения. Когда обессиленный преступник отдаёт, наконец, дань уважения искушённому Коломбо, всегда остающемуся спокойным и сдержанным.

— Perfect murder, sir? Oh, I’m sorry. There’s no such thing as a perfect murder. That’s just an illusion.

[— Идеальное убийство, сэр? О, мне очень жаль, но не существует такой вещи, как идеальное убийство. Это всего лишь иллюзия.]

Год-полтора назад — не помню — я смотрел какой-то фильм про нацистские концлагеря. Даже не фильм целиком, а отрывок, где голых перепуганных людей загоняют в газовые камеры. Они переглядываются громадными глазами, выступающими чёрными пятнами на острых иссушенных лицах, медленно и покорно плетутся шаркающей толпой, ведомые несколькими суровыми тюремщиками. Когда за ними закрывают плотную дверь, они, словно пробудившись, начинают кричать, царапать стены, стучать в толстое стеклянное окошко. Глухие стоны доносятся и до ушей надсмотрщика, который продолжает бесчувственно закрывать многочисленные замки и, выполнив все инструкции, замирает в послушной стойке. За его спиной видны тощие руки, стучащие из последних сил. Лицо его не просто пусто ко всему происходящему, но даже скучающе устало.

Эта сцена достаточно истошна и тяжела. Так, я уже не смог смотреть фильм после. А эпизод с этим тюремщиком остался у меня в памяти как одна из самых резких и откровенных картин преступной подлости и чудовищной бесчувственности.

«Макбет» который день не выходит у меня из головы. До этого мне казалось, что Гамлет — самый роскошный сюжет у Шекспира. Я не раз перечитывал его и отсмотрел множество великолепных экранизаций. Датский принц со всеми его невероятными душевными томлениями и муками, отчаянно бьющийся за справделивость, — ну как такому не сопереживать? Макбет же герой с другой стороны. И мне он оказался безумно интересен как демонстрация бесконечности гибельного вырождения человека и необузданной его жестокости ради целей, которые уже теряют былое значение и становятся тем камнем, что тянет душу глубже и глубже в бездну безумия.

Последняя запись в моём давно запущенном рукописном дневнике:

Вчера я чуть было не откинулся от счастья. Ослеплён, как новорожденный детёныш.

Сами обстоятельства не указаны. Ещё на страничке присутствуют какие-то научные заметки про Флорентийские хроники, иезуитов и тигров, которые тоже предстоит расшифровать.

Меня пугают по-настоящему истошные истории с жутким концом из жизни людей, которых ты знал или просто наблюдал, которые реально существуют для тебя. Роешься после в клочках разорванных образов, находишь какие-то вроде незначительные детали и описания, совпадающие с твоими, и всё это напоминает подборку диагноза. С каждым новым совпадением, даже опуская неподошедшие, сюжет начинает играть красками неотвратимого предсказания. Когда читаешь или смотришь фильмы, такое тоже, естественно, случается, но жизнь пробирает куда сильнее.

Ничуть не уменьшаю силы духовной поддержки, сопереживания и веры. Однако в моменты, когда остаётся лишь молиться и терпеливо ждать, чувствуешь себя крайне беспомощно и беззащитно. И стыдно. Ведь неправильно, что ничего нельзя сделать. Кажется, займись чем угодно, сделай хоть что-то, лишь бы не винить себя в бездействии. Ну встань! Ну пойди! Ну куда? Просто суетиться? Ну хоть что-то, это же невыносимо осознавать, что ты ничего не предпринимаешь, когда там что-то происходит, когда ты ничего не знаешь и лишь ждёшь, когда, возможно, нужна твоя помощь. И это терзает бесконечно. Хочется оторвать себе голову и, схватив её под мышку, бежать с ней через ночь пока хватит сил.

Все эти пустые полудеревенские районы, огромные нечеловеческие расстояния, серые сгустки комками в углах и вдоль обочин, неприятные жареные запахи в местах скопления людей, пыль, обжигающе оседающая на лице под пылко-оранжевым солнцем, выжимают полностью, оставляя чувство обречённости и полной ненужности.

Прогресс и развитие нельзя ускорить, их можно только тормозить. Всевозможными способами. Даже лень всего лишь чистый и прекрасный стимул, но не двигатель. Всегда есть идеальное решение, кратчайший путь. Его можно не найти сразу, от него могут отвлекать, сбивать, но он не исчезнет. Как преграждённый камнем ручей, покрутишься, побурлишь на месте, но рано или поздно робко потянешься в сторону, обойдёшь или снесёшь этот камень, устремившись вперёд.

Я не верю ни во что, что тормозит: ни в сомнительные традиции, ни в дремучие нормы поведения, ни в горделивые принципы, ни в капризы скудоумных. В XVI веке достаточно было одного нелупленного ребёнка, чтобы появился Монтень. Всё, что ограничивает, — всегда искусственно. И если оно существует, то лишь для чьей-то скорой выгоды и выпяченного тщеславия.

Главное — быть самим собой. Я задумался, а что делать, если ты «сам по себе» трус, лгун, негодяй и обманщик? И тут же выкрутился, что не может так быть. Значит, нераскрытая суть ещё глубже.

Курсе на третьем мы беседовали с преподавателем-греком о том, что поскольку греки и вообще южане склонны к словесным перепалкам, перекрикиваниям и привычны к такой «терапевтической» ругани, то процент самоубийств и сумасшедших отчаяний в их странах ниже, чем в северных. Я как приверженец нордического спокойствия тогда позволил усомниться, что неспособность сдержаться от оскорблений и смолчать так уж и хороша. И остался при мнении, что переругиваться всё же не стоит. Люди разные и кто знает, что принесёт им то, что ты выговоришься от души. Возможно, я смотрел на проблему через свою призму. Повидал я к тем временам и женщин, в слезах убегавших из паспортного стола от хамства самодовольных паспортисток, да и меня самого всегда очень остро, хоть и незаметно, кололо любое повышение тона и ругань. Понятно, что привыкшие крыть друг друга в ежедневных заторах на узких улочках южных городков мужички, не столь ранимы и чувствительны.

Как-то раз во время одной из посиделок за явствами и напитками мне выписали такой шутливый диагноз. Поскольку я вообще не пью, — бывает, похлёбываю бокальчик вина в течение нескольких часов ради этикета (и то не до донышка), — то, говорили за столом, в отдалённом будущем может случиться так, что под прессом каких-нибудь обстоятельств я сорвусь и тогда пропаду в глубочайшем запое. Мне это показалось занятным. Это ведь почти история из фильмов ужасов про тихих и послушных мальчиков, которые когда их доводят, наконец, до ручки, выпускают затаившегося монстра наружу, и потом уже просто так чудовище не остановишь (Toxic Avenger?).

Довести ведь можно любого человека. Сокрушительными неудачами, постоянным страхом, изматывающим издевательством или ещё как-то. Под словом «довести» я подразумеваю не просто какую-то единичную вспышку гнева, а настоящее отчаяние и слом всей жизни человека. Когда знакомые и соседи подозрительно косятся, а дамочки пугливо переговаривают вполголоса: «Надо же, был такой спокойный мужчина, всегда улыбался и здоровался, а тут…» Когда помочь уже так трудно, что почти невозможно. И у каждого своё больное место, каким бы оно странным и незначительным не показалось посторонним. (Да, больной хочет выздороветь, а бедный — разбогатеть.) И гибнуть каждый будет по-своему: тихо спиваться, дичать, убегать прочь, тускло выцветать или просто устало покончит жизнью. И самое гнусное, что на удалых пьяных поминках никто за столом так и не задумается, а что же случилось, и только одинокая фигура вдали заплачет у тёмного окна.

Ради лёгкого окончания.
Обсуждая в переписке примерно эту же тему, я случайно напечатал «экзистенциональный вакууc». Так в опечатке родилось очень красивое слово. Я тут же решил, что это, по всей видимости, какой-то американский зверёк.

— Белый господин, белый господин, я видел вакууса. Там, за плантацией, он покусал рабочих.
— Чёрт побери! Мэриам, принеси мне мою двустволку!

Иногда голова взрывается от раздумий и назойливых тревожных мыслей. Так, что невозможно ничего делать. Я ничего не понимаю, а это самое ужасное испытание. После нескольких минут таких переживаний я могу рухнуть на кровать совершенно обессиленный.

Как-то несколько недель назад в разговоре с приятельницей я сказал, что, несмотря на все переживания, тревоги и беспокойные дни, у меня в душе всё равно остаётся ещё столько оптимизма и жизненных сил, что хватит на целую когорту прокажённых. А спустя некоторое время я обернулся и увидел, что все прокажённые уже попадали, поскольку не держатся на ногах, не могут ничего сказать, а только хрипят, слепо уставившись на меня покрытыми струпьями лицами и из последних сил тянут грязные трёхпалые руки. Охватывает чувство собственного ничтожества и бесполезности, потому что им никак не помочь. Наступает почти отчаяние. На Аврелиевское «Ни с кем не случается ничего, что не дано ему вынести» я готов уже цинично ответить, что мрут всё же люди. И изо всех сил я поднимаю всю эту толпу, и мы тащимся дальше по пустыне сознания к целебным источникам.

P.S. Это всего лишь сделанное некоторое время назад наблюдение, которым мне захотелось поделиться.