В середине 90-х гг. в школе у нас некоторое время был такой предмет. Ужасные воспоминания. Там нужно было каждому рассказывать, как себя правильно вести. Ощущения, словно тебе в голову со всех сторон тычут тупыми отвёртками глухонемые монахи. Это было настолько пошло, стыдно и ущербно, что я предпочёл бы лишний урок труда — следующего по бесполезности.

Нам было лет по 11-12, мне 10, поскольку я был ещё и младше всех на год. В таком возрасте обсуждать столь великие понятия как жадность, нахальство и стыд уже несколько запоздало. Но на меня указывал палец учительницы и впивались её глаза, а я спешно листал пособие по хорошему тону и не мог найти в нём ничего толкового, чтобы не испытать тошноты от очевидности сказанного. Наконец, я подумал и объяснил, что воспитанному человеку нужно уметь слушать собеседника. И сразу умолк, чувствуя, что не задел струн её души. Учительница поморщилась, покачала головой, словно я был кобылой, пришедшей последней на скачках, и посмотрела в класс: «А, ну ладно! Кто следующий?»
«Ну вот, я… у меня есть мороженое, — начал голос из середины класса, — а рядом у мальчика нет. Вот. Ну, и есть рядом с мальчиком мороженое — это нехорошо! Ему ведь тоже захочется». Этот был верный ход, её глаза светились: «Какой хороший пример!» Вот от этого всего меня и тошнило.

Слава Богу, что это мучение было недолгим, и, получив четвёрку за свои скромные познания в изысканных манерах, я стал мирно и с присущей мне добротой ненавидеть только уроки труда.

Никогда не понимал и испытывал даже некое отвращение, когда семилетние девочки томно жаловались пятилетним, глядящим на них во все глаза, о возрасте и старости, которая, оказывается, не радость, а после терпели подобное же подражание скучным и ленивым матерям со стороны девятилетних подруг. И так далее по всей цепочке. Я не знаю, что такое возраст, потому что никогда его не чувствовал. И сохраняю ясное осознание себя с тех пор, что помню. Без рубежей, периодов, этапов и прочих надуманных стадий. Я мерил жизнь по другим меркам, вероятно. А может, вообще не мерил никак.

Был у меня в школьные годы друг. Зашёл я как-то к нему в гости, он провёл меня на кухню и стал хвастаться новой неразбиваемой кружкой. Он покрутил её у меня перед носом и со всей дури шарахнул об пол. После спокойно поднёс её снова мне, чтобы я убедился, что ей не больно и она вполне себя кружка, как и до падения. Не треснула! Мы посидели, попили, поели, поболтали, он ещё пару раз грохнул её об пол, чтобы доказать мне и в лишний раз убедиться самому в уникальности кружки. Кружка терпеливо сносила эти испытания собственной исключительности. После я ушёл домой.

Через несколько недель друг позвонил и радостно сообщил мне, что он всё же кокнул эту бедняжку. Она достойно перетерпела все эти дикие эксперименты, ни трещинки не появилось на её поверхности, но в один миг она не выдержала. Вполне вероятно, что она служила бы долго, не разбивалась при случайном падении, но для бесконечного краш-теста кружка оказалась неподготовленной.

Вот беда, подумает кто-то. Куча обыденных, легко разбиваемых кружек, чашек и стаканов смотрели всё это время, как тестируют их коллегу. Какие-нибудь чашечки переживали и не могли вынести такого издевательства, старые тёртые кружки, оставшиеся теперь без внимания и чая, сурово приговаривали, что так, мол, и надо. Нечего выпендриваться, что небьющаяся, вот и получай! Возможно, эти посудины до сих пор целы и неразбиты и благополучно пережили некогда «бессмертную» кружку.

А вот интересно, какой кружкой лучше быть?

А вы верите, что жил когда-то… ну, например, Сократ? Не по всяким источникам, трудам и ссылкам и упоминаниям современников, а вот в душе, сами верите? Верите, что пару дюжин веков назад он вот также ходил по земле, вставал, умывался, болтал там на своём древнегреческом языке, кушал иногда козлиное мясо, попивал вино, улыбался, думал о природе вещей, рассуждал о богах, встречался с людьми, они его приветствовали, некоторые недолюбливали, некоторые слушали увлечённо, кто-то избегал его, а кто-то уже бежал в ближайшую аптеку за цикутой… Но он был. Он жил в этом мире. Вы можете в это поверить, как в своё существование? Несмотря на пропасть лет, отделяющих нас от тех времён?

Может ли одинокий человек быть счастливым?

Меня с раннего детства смущали подвиги так называемых «благих отшельников» и одиноких мудрецов. Мне их было разве что жаль, но при всей их мистической привлекательности большого уважения и желания подражать и стремиться быть похожим на них они не вызывали.

Один, сам по себе, ты можешь чувствовать спокойствие, равновесие, гармонию, внутренний душевный порядок и идиллию, чистоту разума и уверенность в себе, гордиться собственными успехами и достижениями, быть хорошим и добрым человеком, но это нельзя назвать полноценным счастьем. Всё это будет его осознанной заменой или же слепой иллюзией в замкнутой и оттого конечной сфере одиночества. Ты сам можешь заполнить этот свой маленький мир лучшими жизненными впечатлениями, бесценным опытом, даже отчасти некой мудростью. Можешь украсить его или заставить цветами вплоть до прозрачных стенок, отделяющих от других живых людей, молящихся о счастии ровно в таких же собственных пузырях. По-настоящему же счастливым сделать сам себя ты никогда не сможешь.

Для счастья нужен другой человек. Всегда. Только он может помочь тебе, и только ты можешь помочь ему.

Если человек не может наорать на другого, то он не понимает, как кто-то другой может повышать голос, тем более на незнакомого человека.

Чувство, знакомое по несправедливейшим рассказам о невинных и доверчивых индейцах (того же де Лас Касаса, к примеру), с интересом и добрым любопытством рассматривавших чудаковатых белых конкистадоров. Последние зверски убивали аборигенов сотнями и тысячами за раз, но индейцы всё равно всякий раз добро заглядывали в глаза чужестранцам, не понимая, как и за что их можно убивать.