Приехал вот такой замечательный овец.

Очень милый и забавный.

Я помню, в детском саду за одной девочкой пришла мама с младшей дочкой. Последняя — а была такая ранняя весна, ещё морозная — ходила без шапки, болтала головой с косичками и улыбалась. Воспитательницы умилённо журчали: «Смотрите, какая девочка закалённая!» На всю жизнь запомнился этот эпизод. Потому что я никогда не был закалённым. Моржи, бегуны в трусах снежным утром и прочие образчики борьбы с холодом меня восхищали только в момент непосредственного наблюдения. Самому сигать в проруби, румяным гонять голышом через сугробы и устраивать прочие зажигательные перформансы среди зимы мне никогда не хотелось.

Однако я спокойно и смиренно переношу холод безо всяких закалок. В моей комнате почти всегда открыта дверь на балкон, всегда холодно. Так мне легче соображать, жить, спать, дышать. Люблю сильный ветер и морозную свежесть. Шапку одеваю уже после −15°С. Единственное, что мёрзнет при любой погоде, даже в +30°С, — пальцы, самые кончики.

Иногда голова взрывается от раздумий и назойливых тревожных мыслей. Так, что невозможно ничего делать. Я ничего не понимаю, а это самое ужасное испытание. После нескольких минут таких переживаний я могу рухнуть на кровать совершенно обессиленный.

Как-то несколько недель назад в разговоре с приятельницей я сказал, что, несмотря на все переживания, тревоги и беспокойные дни, у меня в душе всё равно остаётся ещё столько оптимизма и жизненных сил, что хватит на целую когорту прокажённых. А спустя некоторое время я обернулся и увидел, что все прокажённые уже попадали, поскольку не держатся на ногах, не могут ничего сказать, а только хрипят, слепо уставившись на меня покрытыми струпьями лицами и из последних сил тянут грязные трёхпалые руки. Охватывает чувство собственного ничтожества и бесполезности, потому что им никак не помочь. Наступает почти отчаяние. На Аврелиевское «Ни с кем не случается ничего, что не дано ему вынести» я готов уже цинично ответить, что мрут всё же люди. И изо всех сил я поднимаю всю эту толпу, и мы тащимся дальше по пустыне сознания к целебным источникам.

P.S. Это всего лишь сделанное некоторое время назад наблюдение, которым мне захотелось поделиться.

Стихоложество — иначе назвать весь этот сумбур, неожиданно и моментально родившийся у меня в голове, я не могу.
Так сказать, дань Эйвонскому лебедю и русской музыкальной культуре.

Ария
И стражники смерти стоят за плечом,
Желанием мести мертвец увлечён,
Из ада поднялись вверх столпы огня:
«Мой бра-а-а-а-ат… убил меня!»

Nautilus Pompilius
И побледневший, испуганный странною вестью,
От тайны растерян, как будто от страшного сна,
В поисках дяди он ходит, охваченный местью,
Путаясь в комнатах замка без духа отца.

Александр Серов
Но лишь укроет замок ночь
Отца дух вижу вновь и вновь.
О-о-о, папа!
Твой взор печалью полных глаз
Приблизить призывает час…
О-о-о, расплаты!

Сплин
Как течёт по замку мёртвая вода,
Не прочтёшь ты в мудрых книгах никогда.
Не узнаешь никогда ты, что мой брат
Мне, как Гонзаго, заготовил страшный яд.

+ bonus (пирожок даже получился)
Аукцыон
Я видел, кто-то за окном
Ходил у башни, будто смерть,
Собачки спрятались в чулан.
Я сразу понял, это папа.

Иногда кажется, что меня никто не замечает и не обращает внимания.
Небольшая вечерняя прогулка очень освежает голову. Хорошо на улице, но идти некуда и не с кем.
Интересно наблюдать за людьми: они все такие разные, но у всех что-то есть в глазах. Смотрю на них и вижу, что со мной будто бы хотят говорить: поворачиваются головой и телом вслед за взглядом. Но то ли слова не лезут, то ли неловко. Глядят прямо в глаза, словно мы уже общаемся и понимаем друг друга. Понимаем, но не понимаем, что.

В середине 90-х гг. в школе у нас некоторое время был такой предмет. Ужасные воспоминания. Там нужно было каждому рассказывать, как себя правильно вести. Ощущения, словно тебе в голову со всех сторон тычут тупыми отвёртками глухонемые монахи. Это было настолько пошло, стыдно и ущербно, что я предпочёл бы лишний урок труда — следующего по бесполезности.

Нам было лет по 11-12, мне 10, поскольку я был ещё и младше всех на год. В таком возрасте обсуждать столь великие понятия как жадность, нахальство и стыд уже несколько запоздало. Но на меня указывал палец учительницы и впивались её глаза, а я спешно листал пособие по хорошему тону и не мог найти в нём ничего толкового, чтобы не испытать тошноты от очевидности сказанного. Наконец, я подумал и объяснил, что воспитанному человеку нужно уметь слушать собеседника. И сразу умолк, чувствуя, что не задел струн её души. Учительница поморщилась, покачала головой, словно я был кобылой, пришедшей последней на скачках, и посмотрела в класс: «А, ну ладно! Кто следующий?»
«Ну вот, я… у меня есть мороженое, — начал голос из середины класса, — а рядом у мальчика нет. Вот. Ну, и есть рядом с мальчиком мороженое — это нехорошо! Ему ведь тоже захочется». Этот был верный ход, её глаза светились: «Какой хороший пример!» Вот от этого всего меня и тошнило.

Слава Богу, что это мучение было недолгим, и, получив четвёрку за свои скромные познания в изысканных манерах, я стал мирно и с присущей мне добротой ненавидеть только уроки труда.

• – «жениться» и «выйти замуж»;
• – Курта Рассела и Патрика Суэйзи;
• – порядок букв Ъ, Ы, Ь (о, здесь верно!);
• – право и лево.

Не то, чтобы совсем безнадёжно, но это не привилось. Мне нужно подумать несколько секунд, порой больше, чтобы выйти на правильный ответ. Но всё же чаще я попадаю впросак.
С последним пунктом вообще беда, и никак не вбить.

Ехали недавно с другом в метро домой. Переходили на Чистые пруды. Он мне говорит:
— Сейчас налево.
— Угу, — я спокойно иду направо.
— Нале-е-ево!
Я возмущённо поворачиваюсь:
— Да на какое ещё лево!

Или вот ещё картина, вызывающая неподдельную жалость.
Я сижу на кровати, а в руках у меня тёплые лыжные носки: на одном вышито R, на другом — L. В течение нескольких секунд я буду походить на бедолагу-криптолога, все внутренние силы которого брошены на разгадку этого послания.

И нет спасенья!

Беру трубку и радостно от всей души:
— Алло!
На том конце женщина неуверенно, но с надеждой спрашивает:
— Не Маша?
— Нет, — отвечаю.
— Ага, — признаёт поражение дама.

Проходит минута. Снова звонок.
— Алло!
— Не Маша? — опять переспрашивает она.
— Нет.

Так, если ещё раз перезвонит, я стану на время Машей и узнаю все секреты.

Раньше за мной записывали, теперь приходится самому. Никто, надеюсь, не будет оскорблён или скомпрометирован.

Серёжа: Иду в оперу. Вот билет!
Алексей: На что идёшь?
Серёжа: «Евгений Онегин». Знаешь, там про убийство в сельской местности. И всё под музыку Чайковского.

Серёжа: В ГЗ будет ёлка?
Алексей: ХЗ.

Алексей: А у тебя как дела?
Серёжа: Поел.
Мне очень польстил комментарий от Д.: так только Серёжа может ответить.

Алексей: А по поводу занятия ничего не слышно?
Серёжа: Мне не слышно.

Серёжа: Скоро выхожу. Встретимся около 13-52.
Алексей: Ок! Встречаемся у кафедры?!
Серёжа: Угу.

Серёжа: Получил карточку. Снял бабло. Интересная процедура.
Алексей: Молодец.

Иногда мне кажется, что я учился здесь только из-за этого здания: чтобы каждое утро идти мимо, глядя как эта громадина выползает на тебя из тумана, чтобы всегда спокойно заходить внутрь в любое время зимой и летом, утром в будни и поздним вечером в выходные.
Ах, ну да! Ещё же бесплатный туалет на Моховой.

Мой любимый западный выход. Сентябрь 2009.

Мы тут обсуждали с друзьями за ужином, как вскрывать вены в тёплой ванной, если потребуется. Я выступал, отталкиваясь от опыта Сенеки, а тут перепроверил у Тацита, что всё же он не расслаблялся в тёплой воде красного цвета, а искал смерти достаточно долго и до ванны дополз уже не только весь перерезанный, но и с изрядной дозой яда, который, правда, уже не так скоро действовал в малокровном старце. И про ванну. Сенека ведь пошёл в бассейн, как пишет Тацит, откуда его унесли в парилку, где он задохнулся. Какого хрена в моей голове держался пять лет образ с лекции по философии об украшении смертью! Мол, стоики — мастера красивых суицидов.

Короче, уважаемые друзья, вены не вскрываем в ванных, отбой! Будем друг друга любить!
И перечитаем источники.

Никогда не понимал и испытывал даже некое отвращение, когда семилетние девочки томно жаловались пятилетним, глядящим на них во все глаза, о возрасте и старости, которая, оказывается, не радость, а после терпели подобное же подражание скучным и ленивым матерям со стороны девятилетних подруг. И так далее по всей цепочке. Я не знаю, что такое возраст, потому что никогда его не чувствовал. И сохраняю ясное осознание себя с тех пор, что помню. Без рубежей, периодов, этапов и прочих надуманных стадий. Я мерил жизнь по другим меркам, вероятно. А может, вообще не мерил никак.