Главное — быть самим собой. Я задумался, а что делать, если ты «сам по себе» трус, лгун, негодяй и обманщик? И тут же выкрутился, что не может так быть. Значит, нераскрытая суть ещё глубже.
Курсе на третьем мы беседовали с преподавателем-греком о том, что поскольку греки и вообще южане склонны к словесным перепалкам, перекрикиваниям и привычны к такой «терапевтической» ругани, то процент самоубийств и сумасшедших отчаяний в их странах ниже, чем в северных. Я как приверженец нордического спокойствия тогда позволил усомниться, что неспособность сдержаться от оскорблений и смолчать так уж и хороша. И остался при мнении, что переругиваться всё же не стоит. Люди разные и кто знает, что принесёт им то, что ты выговоришься от души. Возможно, я смотрел на проблему через свою призму. Повидал я к тем временам и женщин, в слезах убегавших из паспортного стола от хамства самодовольных паспортисток, да и меня самого всегда очень остро, хоть и незаметно, кололо любое повышение тона и ругань. Понятно, что привыкшие крыть друг друга в ежедневных заторах на узких улочках южных городков мужички, не столь ранимы и чувствительны.
Как-то раз во время одной из посиделок за явствами и напитками мне выписали такой шутливый диагноз. Поскольку я вообще не пью, — бывает, похлёбываю бокальчик вина в течение нескольких часов ради этикета (и то не до донышка), — то, говорили за столом, в отдалённом будущем может случиться так, что под прессом каких-нибудь обстоятельств я сорвусь и тогда пропаду в глубочайшем запое. Мне это показалось занятным. Это ведь почти история из фильмов ужасов про тихих и послушных мальчиков, которые когда их доводят, наконец, до ручки, выпускают затаившегося монстра наружу, и потом уже просто так чудовище не остановишь (Toxic Avenger?).
Довести ведь можно любого человека. Сокрушительными неудачами, постоянным страхом, изматывающим издевательством или ещё как-то. Под словом «довести» я подразумеваю не просто какую-то единичную вспышку гнева, а настоящее отчаяние и слом всей жизни человека. Когда знакомые и соседи подозрительно косятся, а дамочки пугливо переговаривают вполголоса: «Надо же, был такой спокойный мужчина, всегда улыбался и здоровался, а тут…» Когда помочь уже так трудно, что почти невозможно. И у каждого своё больное место, каким бы оно странным и незначительным не показалось посторонним. (Да, больной хочет выздороветь, а бедный — разбогатеть.) И гибнуть каждый будет по-своему: тихо спиваться, дичать, убегать прочь, тускло выцветать или просто устало покончит жизнью. И самое гнусное, что на удалых пьяных поминках никто за столом так и не задумается, а что же случилось, и только одинокая фигура вдали заплачет у тёмного окна.
Ради лёгкого окончания.
Обсуждая в переписке примерно эту же тему, я случайно напечатал «экзистенциональный вакууc». Так в опечатке родилось очень красивое слово. Я тут же решил, что это, по всей видимости, какой-то американский зверёк.
— Белый господин, белый господин, я видел вакууса. Там, за плантацией, он покусал рабочих.
— Чёрт побери! Мэриам, принеси мне мою двустволку!
