Мощнейший парк для города, в котором он расположен.

Одинокие статуи, псевдоантичные развалины на заднем фоне и бесконечные деревья.

Сидел бы вечно здесь в тени.

Пьяченца — город пустых улочек, тихих дворов, безлюдных площадей.

Парма — город проводов. Хоть вешайся.

Выезд в соседнюю Эмилию-Романью: http://klisunov.ru/travel/emilia-romania

В Швейцарии офигенные банкноты, вообще не деньги, а какие-то билетики с аттракционов — пёстрые, яркие, дискотечных цветов. Я больше полтинника не держал в руке, но и этого хватило. Плюс мелочь ещё. Окончательно меня растрогали лица, изображённые на деньгах. Архитектор Корбюзье, композитор Онеггер, художники и скульпторы Тойбер-Арп и Джакометти и Яков Буркхардт, наконец, на тысяче — как последний выстрел в голову. Это даже не зависть, это плач.

Кстати, на мопеде я впервые в жизни прокатился в Милане в прошлом году. Было непривычно, в этом — уже поспокойней. Ещё я понял, как работают папарацци и что они чувствуют. Один ведёт, второй сидит сзади с камерой и делает всю работу.

Сначала боялся рухнуть и всё время держался одной лапой, потом осмелел, умудрялся выворачиваться. Всё равно большая часть снимков тёмная слишком вышла. Только на светофоре удавалось выдержку чуть ослабить.

Лазал сейчас в шкафу, нашёл кучу неожиданных и забытых вещей: карту Нижнего Новгорода, инструкцию к калькулятору Casio, несколько латвийских и польских журналов моды за 1985 и последующие годы с картинками и вырезками, книжку моего дошкольного золотого детства про всякие внутренности человеческие, одну из моих первых игрушек — ещё советскую модельку самолёта ТУ-144 (ей, кстати башку легко пробить, как и всеми советскими модельками) и ещё разной мелочи. Здорово порыться в прошлом.

По Милану ходят трамваи всех времён: от самых первых, умилительно дребезжащих, до совершенно бесшумных новинок. Я, конечно, хотел снять все экземпляры, но обленился. Поэтому расскажу, отчего представлено такое разнообразие и почему столетние вагончики не ржавеют где-то вдали. Дело в том, что те бесшумные и моднющие трамвайчики с пикающими дверками и всякими прибамбасами оказались слишком длинными и громоздкими для некоторых тесных центральных маршрутов и порой на остановках перегораживали ряд улиц и прилегающих выездов. Поэтому их оставили на широких автострадах, а по центру запустили всё накопившееся техническое богатство.

Всё там же в центре ещё курсирует трам-ресторан. Правда, я так никаким трамваем не воспользовался, поэтому что там у них с кухней, не знаю.

Вообще всё это мило и приятно.

Одной этой фразой мне можно подпортить тот самый аппетит. Что может быть ужасней, когда ешь, услышать вдруг это послание? Разве что необходимое ответное приветствие пирующего, счастливо ожидающего благословения на расправу с пищей. Бывало, конечно, и я говорил подобную фразу, но это не оправдывает её необходимость.

Кстати, я уже вступал в дискуссии с сотрапезниками, пытаясь их убедить в абсурдности высказывания. Разве может быть аппетит приятным? В оригинале употребляется, конечно, прилагательное «bon», которое притянуть-то можно к приятному, но не в этом случае. Вообще аппетит, на мой взгляд, либо есть, либо отсутствует, пропал, как говорят. И надеяться вернуть его этим беспощадным вторжением в отношения с обитателями моей тарелки — переоценка своих возможностей.

До чего я не выношу всякий церемониал и традиции.

Эту собачку меня попросил сфотографировать Саша.

То, что русские люди на воле встречаются практически по всей планете, наверное, мало кого удивит. Но этим летом я был просто обескуражен. Если я иду по улице, захожу в музей, присаживаюсь в кафе, то рядом определённо идёт, стоит, сидит кто-то из наших, а в последнем случае нередко ещё и обслуживает. Въезжая и выезжая из отеля в Мюнхене, я общаюсь на русском. Если я еду в вагоне поезда в Германии или Италии, то в нём всегда есть русские. Это уже стало правилом даже для самых безнадёжных направлений. Если я захожу в супермаркет, по нему всегда бегает русский, громко консультируясь по сотовому. И это только обнаруженные мною, откровенные экземпляры.
В большинстве случаев соотечественников выдаёт либо нарочито громкие разговоры по сотовому, либо одеяние. Оно, как я заметил, или безумно дорогое и брендовое, или, к сожалению, экстремально бесвкусное — «неэлегантное», как мягко выразился мой друг.

И напоследок. Однажды ночью в Милане я был разбужен совершенно диким образом. Под окном проехала машина, из которой на полную мощь раздавалась жуткая музыка типа «Руки вверх». Тогда я задумал непременно написать о русских повсюду.

Жарко, море в полутора часах езды — все лезут в фонтан. Иногда подъезжает полиция, тогда все вылезают, понуро выжимают намокшее шмотьё, послушно садятся и виновато оглядываются — залезать в фонтан как бы запрещено. Но полиция не слишком часто устраивает облавы на купальщиков, так что часто всё выглядит именно так.

Ещё одно поверхностное наблюдение, о котором я хотел давно написать, связано с фонетикой.
Сначала меня забавляло произношение в разговорном русском языке заимствованного слова «гастарбайтер» как «гастрабайтер», то есть с переходом сочетания «ар» в «ра». Потом, натыкаясь и на прочие примеры таких мутаций, я стал задумываться о причинах. И мне показалось, что это не просто неграмотность, над которой обычно тихо хихикают в ладошку, а именно особенности нашей фонетики. Произнести «гастарбайтер» именно в русской артикуляции, а не в немецкой, достаточно тяжело и непривычно. Поэтому мы подстраиваемся и произносим уже искаженно.
Ещё одним интересным примером может служить слово «мрамор», пришедшее к нам из греческого языка. Следующая таблица показывает, что подобные фонетические трудности возникали и раньше, и не только у нас.

Причём это не является спецификой именно славянских языков — ведь польский и сербский языки сохранили корень неизменённым.

Буду рад, если меня просветят дополнительно какие-нибудь крутые специалисты, занимающиеся подобными фонетическими проблемами.

Я впервые попробовал снять что-то из самолёта. К сожалению, место было прямо над крылом. Вдобавок полярик привнёс радужные блики. Вероятно, снимать надо было бы без него.